[X] Помощник

[Моринэко]

Правила Литфорума надо мне читать, правила! Исправлюсь. Ну, вышеперечисленное для модераторов...

Эм-м... Чего же мне от вас надо, уважаемые форумчане?.. Хотелось бы услышать коменты по поводу стиля написания,
все ли гладенько? А так же не надо ли тут чего убрать или добавить? А еще по поводу вопиющих несуразностей, неправильностей и несостыковок.



Это случилось в Японии давным-давно, так давно, что уже никто не помнит точно когда. У даймё земли Сануки, служил самурай, он был потомком почитаемой идревней семьи Тагава, издавна служившей правителям Сануки. Его звали Геннобу – "Достойный меча", но все, кто знали его, прозвали Ишисин – "Каменное сердце". В то время все люди были жестоки и безжалостны, но Геннобу превосходил в этом мно­гих, если не всех. У него не было друзей, его боялись и не любили, но правитель Сануки ценил Геннобу за его бесконечную преданность к нему, не часто встречав­шуюся даже в то время, когда смысл жизни самурая заключался в служении своему господину и ни в чем более.
Однажды к даймё Сануки приехал двоюродный брат, к которому он был очень привязан. Вечером, перебрав сакэ, они немного повздорили и слегка потеряли до-стоинство, но через какое-то время оба уже хохотали друг над другом. Ведь они были друзьями – а дружба только крепнет из-за мимолетных ссор.
Однако Геннобу показалось, что гость оскорбил его господина. Решив, что правитель Сануки не велел ему казнить обидчика, только из опасения (двоюродный брат правителя был очень богат и имел сильную армию, которая напала бы на земли Сануки в случае смерти своего господина), Ишисин наутро тайком последовал за поехавшим домой гостем. Даймё Сануки очень удивился и обеспокоился, узнав что Ишисин исчез неизвестно куда. Но Ишисин вернулся целый и невредимый. Однако не с пустыми руками...
Он принес с собой содранную кожу брата своего господина. А с ней и кожу жены этого человека и трех его маленьких детей. Головы его отца и матери висели на поясе Ишисина, привязанные за длинные седые волосы. С глубоким почтительным поклоном Ишисин положил свою ужасную ношу к ногам остолбеневшего даймё. Он исполнил свой долг, он казнил оскорбителя своего господина.
Тогда были тяжелые времена, и люди часто убивали друг друга. И убивали же­стоко. Но то, что сделал Ишисин было хуже, в тысячу раз хуже. Это ужаснуло даже самураев стоящих в покоях, а ведь они были суровыми и жестокими людьми, повидав­шими всякое.
Первым побуждением даймё Сануки было упасть рядом с останками брата и дру­га и оросить их слезами, вторым – выхватить меч и разрубить покорно склоненную перед ним фигуру Ишисина. Но он не сделал ни того, ни другого – господин Сануки был воином, а воины никогда не поддаются первым побуждениям. И вторым тоже. И даже третьим не всегда. Даймё остался спокойно сидеть, как сидел, и даже нашел в себе силы заговорить.
"Я понимаю, ты следовал тому, что почитал своим долгом, - сказал он. - Но зачем ты убил маленьких детей и слабых стариков? Зачем ты убил прекрасную Ханаби-химэ, которая не виновата в грехах своего мужа? Зачем ты это сделал?"
Ишисин поднял голову, и правитель Сануки увидел в его черных глазах крас­новатый свет. "Я не смог удержаться, - прошептал он и облизнул сухие губы. - Когда я вижу кровь, то не могу удержаться. Они сами виноваты, что попались мне на глаза".
Правитель Сануки тяжело поднялся. Самурай стоящий рядом помог ему и вдруг испуганно ахнул, а вслед за ним ахнули и все кто был в покоях. Волосы их госпо-дина были белы, как свежевыпавший снег, а лицо прорезали глубокие морщины. Горе превратило крепкого сорокалетнего мужчину в немощного старика. Оперевшись на плечо слуги, он заговорил. И голос этот, надтреснутый, хриплый, был страшней самого громкого крика.
"Слушай меня, Геннобу. Я не желаю больше иметь тебя своим вассалом. Я отпускаю тебя. Более того, вышвыриваю вон. Мне невыразимо отвратительно глядеть на тебя".
По приказу даймё Сануки с одежды Ишисина был сорван герб Сануки, а пучок волос на макушке срезан, как свидетельство его несмываемого позора. Ишисин не сопротивлялся, унижение и отчаяние совершенно раздавили его, но, когда на лбу у него выжгли клеймо, дабы он никогда не смог более поступить на службу, он со стоном упал к ногам своего господина, моля о разрешении совершить сэппуку, по­скольку не в силах выносить свой позор.
"Ты не достоин смерти! - холодно сказал правитель Сануки. - Я запрещаю тебе делать сэппуку. Ты будешь жить, а твоя семья будет голодать. А теперь уходи".
Словно побитый пес, в разорванной одежде, с кровоточащей раной на лбу, Ишисин выполз из ворот замка правителя земли Сануки. Боль мучила его тело, но еще больше она терзала душу. Он никак не мог понять за что его господин наказал его так жестоко. И чем дальше отходил Ишисин от его замка, тем сильнее разгорались в нем обида и злоба. Сначала он хотел нарушить приказ своего бывшего господина и все-таки распороть себе живот, дабы показать даймё Сануки, как тот был неправ и несправедлив прогоняя Ишисина. Но что-то удержало его. Когда Ишисин через три дня добрался до своих родовых земель безумная ненависть клокотала в нем, как лава в жерле вулкана. Насколько велика была прежде его преданность правителю Сануки, настолько сильна была теперь его злоба. Он отомстит за позор, который ему пришлось пережить! Страшно отомстит!
Шло время, и на Сануки обрушилась беда: их даймё был убит глубокой ночью в собственной постели. Никто не знал, как убийца смог обойти охрану, но когда слуги вбежали в комнату господина, было уже поздно. Правитель Сануки лежал на по-стели в луже крови, а над ним с горящими глазами стоял Ишисин, страшный, как де­мон Они. Увидев слуг, он ухмыльнулся и, занеся окровавленный меч, шагнул вперед...
Самураи, заслышав шум и испуганные женские вопли, прибежали к покоям правителя Сануки, но в залитой кровью от пола до потолка комнате не было больше ни одного живого существа. Зато она была усеяна мертвыми телами. Ишисин же исчез...
Нет для самурая худшего греха, чем убить своего господина, даже бывшего. Ишисин знал, что разгневанные сыновья правителя Сануки не успокоятся, пока не увидят его голову водруженной на копье и не пожалеют платы для тех, кто сделает это. К тому же тридцать самураев даймё Сануки не захотели служить сыновьям своего господина, стали ронинами и решили самолично отомстить за погибшего даймё. Ишисин все это знал, поэтому не вернулся домой, а ушел в леса.
Терпя голод и нужду, он скитался по лесным дебрям, иногда выходя на дороги, чтобы ограбить какого-нибудь путника. Жестокость его не только не утихла за время скитаний, но даже, как будто, стала сильнее. Изредка до него доходили слухи о том, что награда за его голову растет, а тридцать ронинов по-прежнему ищут его по горам и долам, однако это не слишком беспокоило Ишисина. Он знал, что его не найдут.
Так прошло три года. Убитые горем сыновья правителя Сануки, наконец поте­ряли надежду найти и наказать убийцу отца. Но тридцать ронинов были неутомимы. Их гнала вперед та же ненависть, которая толкнула Ишисина убить своего хозяина. Но все их поиски не имели успеха. Бывший самурай как сквозь землю провалился.
Однако Ишисину стало невмоготу терпеть лишения своей дикой жизни, и он ре­шил вернуться в родные места и поглядеть, что там творится. Тем более что, уйдя бродяжничать, он оставил дома старуху-мать и жену на сносях.
Но вовсе не радостные слезы матери, не жена с младенцем встретили его – а резкий крик воронья; не домашний очаг обогрел его – а жар еще тлеющего пожарища. Дом сгорел наполовину, его почерневшие от копоти и сажи обломки торчали посреди двора, как гнилой зуб. Пожар потух, должно быть, недавно: дерево кое-где еще ку­рилось едким черным дымом. Ворота были сорваны с петель и валялись рядом, дверь – разбита ударами мечей.
С тяжелым сердцем вошел Ишисин в разоренный дом. Хоть и был он без меры жесток и никто никогда не слышал от него ни единого ласкового слова, но ему ста­ло больно при виде открывшейся ему картины.
Убранство во внутренних покоях было разбито, поломано, изрубленно, казалось, чья-то дикая орда пронеслась здесь, сметая все на пути. Но не это было самое страшное. В одной из комнат Ишисин наткнулся на тело матери. Оно сильно пострадало от огня, но было видно, что чей-то меч вспорол старуху от лобка до подбородка, словно рыбу перед чисткой. Ишисин несколько секунд смотрел на ее бесстыдно раскинутое тело с вывалившимися полусгоревшими внутренностями, а потом сел у косяка и обхватил голову руками.
Сколько он так сидел, Ишисин не знал. Но, должно быть, недолго. Встав на ноги, он нетвердой походкой вышел из ужасной комнаты и бездумно прошел на задний двор, где как он помнил росло старое вишневое дерево.
Дерево осталось стоять как стояло. Пожар не задел его. Уже отошла пора цветения и ветки были покрыты россыпью блестящих алых ягод. Но среди вишен висел еще один "плод", который не имел к старой вишне никакого отношения. На крепком толстом суку висела жена Ишисина. Она повесилась на шелковом оби от своего кимоно. Одежда на несчастной была разорвана и сквозь дыры виднелось тело, покрытое синяками. Должно быть, над ней надругались, и женщина, не снеся позора, покончила с собой.
Ишисин никогда особо не любил жену, но вид длинных черных волос слегка колышущихся на ветру, бессильно поникших рук, похожих на увядшие белые лилии, поразил его в самое сердце.
В глубине дома послышался какой-то шум. Ишисин обернулся, сразу насторо-жившись. Он подумал о том, кому было бы выгодно спалить его дом и убить его родных.
Внезапно хрупкое сёдзи разлетелось, пропуская сквозь себя множество воинов. Их грязные обноски не имели герба. С громкими воплями ронины бросились на одинокую фигуру перед ними. Ишисин выхватил меч, и тоже метнулся вперед, нырнув в схватку, как в воду.
Не очень-то умно поступили бывшие самураи правителя Сануки, решив ринуться такой толпой на маленький задний дворик. Каждый стремился сам сразить с ненавистного Ишисина, но только мешал товарищам. А тот метался между ними, отмахиваясь от почти бесполезных клинков, и рубил, колол, рассекал тела противников. Повсюду текла, брызгала, хлестала кровь, и крики ярости мешались с предсмертными воплями и хрипом.
Наконец атака ронинов захлебнулась, и они отхлынули назад, под защиту обгорелых стен. Ишисин остался стоять на месте, тяжело дыша и глумливо ухмыляясь. Он даже не был ранен. Только кое-где кровоточили несколько пустяковых царапин.
Воины со страхом смотрели на него. Он казался им каким-то сверхъестествен-ным существом. Такой же, как и они, грязный и оборванный, с длинной всклокоченной бородой и спутанной гривой волос, с зажившим клеймом на лбу и брызгами крови на лице – Ишисин действительно походил на демона. А под силу ли людям победить демона?
Крючья кошек заскребли по вершине высокой ограды, окружающей двор. Ишисин обернулся лицом к новому врагу, но опоздал: тенькнула тетива и длинная стрела рванула его за плечо, вонзившись в косяк. Брызнула кровь, Ишисин ахнул, и другая стрела вонзилась ему в бок. Ишисин упал на колени.
"Бей его! Руби!" - заревели вокруг. Ишисин вскочил на ноги и бросился бежать прямо к старой вишне. Подпрыгнув, ухватился за сук, взобрался на него и по­лез выше. Ронины с криком бежали за ним, опоздав на какой-то миг.
"Ловите его! Он наверху! Не дайте ему уйти!" - орали они снизу своим товарищам на стене. Но не так-то просто драться на узком краю. Ишисин вскочил на стену, его попытались остановить, но тот смахнул голову воину, почти вплотную целящемуся в него из лука, вместе с куском бамбукового "плеча", спрыгнул вниз и, припадая на раненый бок, похромал к лесу.
Началась сумасшедшая погоня. Ронины неслись в глубь чащи, ломая кусты, словно взбесившиеся кабаны. Они вопили, визжали, орали от ярости до тех пор, пока большинство из них не охрипло. Теперь тишину леса нарушал только громкий топот, треск ветвей и шумное дыхание.
Ишисин бежал вперед, стиснув зубы от боли. Несмотря на то, что он хорошо знал эти места, преследователи наступали ему на пятки. Он слабел от потери крови и знал, что скоро не сможет бежать. Вот впереди показалась валежина, Ишисин тяжело перепрыгнул ее и... Ноги не ощутили земли. Сухое дерево лежало на самом краю глубокого обрыва, и Ишисин полетел вниз...
Когда он очнулся было уже темно. Прямо перед собой он увидел кусочек темно-синего неба в оправе из черных древесных крон, усеянного крохотными колючими звездочками.
Лежать было почему-то мокро. Ишисин пошевелился и застонал. Он лежал в луже собственной крови, натекшей из раны в боку, но кровотечение уже прекратилось. Ему было холодно.
Ишисин прислушался. Его преследователей здесь не было. Должно быть, они нашли его без сознания и решили, что он умер. Где-то неподалеку журчала вода. Хотелось пить.
Ишисин попытался повернуться на живот, но мешала стрела. Тогда он обломил ее и после нескольких попыток ему удалось перевернуться. Однако встать он и не пытался. Подтягиваясь руками, он подполз к ручью и окунул лицо в воду.
Пил он долго и жадно. Напившись, попытался было отползти от ручья подальше, но сил не было и он остался лежать. Было очень холодно.
Еще несколько раз Ишисин пытался подняться, но не смог даже пошевелиться. Он умирал. Когда он обломил стрелу, то разбередил рану и она опять начала кровоточить, а вместе с кровью уходила и жизнь.
И тогда Ишисин начал молиться. Страстно, неистово молиться всем богам, духам и демонам, которых только знал, яростно прося продлить ему жизнь, хотя бы до той минуты, когда он сможет убить всех тридцать ронинов правителя Сануки и отомстить за гибель близких.
Эта молитва не несла очищения душе, она была черной, злобной и насквозь пропитанной жаждой мести, и так силен был яд ненависти умирающего у ручья человека, что его мольбы пронзали темноту ночи, будто огненные стрелы. Такое невозможно было не услышать. И их услышали...
"Божественная милость не дается за просто так, - раздался из темноты чей-то хриплый голос, - что ты можешь отдать за свою жизнь, человек?"
С величайшим трудом Ишисин повернул голову в сторону странного голоса и увидел высокую фигуру, закутанную в глухой плащ с капюшоном. Была ночь, но не­знакомец был хорошо виден, казалось, что от его плаща идет серое сияние. А может просто тьма отступала от него?..
Запекшиеся губы Ишисина дрогнули.
"Кто ты?" - спросил он.
“Я тот, кого ты призывал, - раздалось в ответ, - Я – Бог. Один из множества, кто слышал твою молитву, но единственный, который откликнулся. Я Гаройн – Бог пролитой крови, острых камней и ледяной воды. И я пришел узнать: что ты можешь дать мне в обмен на свою жизнь, человек?"
"Все что захочешь!" - эти слова Ишисин произнес едва слышно, но в них было больше жара, чем в самом громком вопле. Ему показалось, что после этих слов назвавшийся Гаройном усмехнулся.
"Щедрое обещание, человек. Я потребую от тебя многого. Готов ли ты отдать мне все, что я скажу?"
Ишисин что-то прошептал. Его сознание начало путаться. Он едва понимал, что происходит вокруг. Неожиданно Бог наклонился и из под плаща показалась покрытая серой шерстью рука. На костлявых пальцах в свете звезд поблескивали кривые черные когти.
"Дай мне руку. Я покажу тебе кое-что, человек".
Ишисин скривил губы в чем-то, напоминающем усмешку. "Я умираю. Я никуда не смогу идти", - сказал он. В глубине капюшона блеснули три красных искорки.
"Конечно ты умираешь, дурак! - в голосе Гаройна слышалось раздражение, - Ты уже почти мертв, иначе бы не смог увидеть меня. Только даиры могут видеть меня. А теперь дай мне руку. Мне нужна рука твоего духа, а не тела. Подумай о том, что ты даешь мне руку своего духа. Это же так просто!"
Ишисин не понял ни слова, но все-таки сделал, как велел ему Гаройн. Стоило ему подумать о том, что он протягивает руку, как она действительно протянулась вперед... и в то же время осталась по-прежнему лежать на земле. Лапа Бога схватила человека за руку, словно хватала добычу, но не причинила вреда, только крепко сжала.
"Хорошо. Ты быстро учишься. А теперь вставай".
И это у него получилось. Поднявшись на ноги Ишисин с удивлением посмотрел на обломок стрелы, торчавший в боку. Кровь больше не текла, боль куда-то пропа-ла. Ишисина будто подтолкнули: он обернулся и увидел себя, лежащем на прежнем месте. Остекленевшие глаза смотрели в никуда. Ишисин умер.
Гаройн оборвал вопрос, готовый слететь с губ человека. Он сказал ему, что не стоит беспокоиться об этом, ведь испорченную оболочку легко починить. Думать следует о душе, которая пока у Ишисина в полном порядке. Эти слова не очень-то убедили человека, но спорить он не стал и покорно пошел за ведущим его в чащу Богом. На какой-то миг его охватил страх, что это владыка преисподней Эмма послал за его душой демона, дабы тот отвел его душу в ад, но потом Ишисин успоко­ился. Даже если это и так он все равно ничего не сможет изменить. А идущий впереди Гаройн словно подслушал его мысли:
"Не бойся, человек. Я не посланец Ямы или, как вы его зовете, Эммы. Не стану я путаться с человеческими Богами. От них только и жди подвоха. Не доглядишь: сожрут и костей не оставят!" - сказал он и быстрее пошел вперед.
А темнота вокруг все сгущалась. Вскоре Ишисин перестал различать стволы деревьев, везде была только непроглядная тьма. Под ногами не шуршали больше трава и опавшие листья, а земля стала сухой и каменистой.
Впереди просветлело. И перед глазами Ишисина открылась широкая долина, покрытая тут и там синевато-серыми и черными камнями с острыми, как ножи, тускло блестящими гранями. Вдалеке виднелась темная щетина леса. На серой земле не росла трава, только редкие чахлые кустики темно-зеленых растений судорожно тянулись к небу. Через долину, словно змея, тянулась река. Ее черная вода маслянисто блестела и даже на вид казалась смертельно ядовитой. Тяжелые свинцово-серые тучи быстро неслись по небу, не знавшему солнца. Ишисин с недоумением и страхом оглядывал жуткую картину. Вот ему показалось, что там внизу бежит человек, и он шагнул вперед, чтобы посмотреть...
"Осторожно! - хриплым шепотом проговорил Гаройн ему в ухо, - Если ты ступишь на эту землю, то навсегда останешься здесь".
Ишисин отпрянул.
"Что это за место?" - спросил он.
"Это Роратон – Холодные земли. Мои владения. Здесь отбывают наказание души черных даиров и терпят муки, которые будут продолжаться ВЕЧНО! Никто не может покинуть Холодные земли, однажды попав туда".
"Кто такие даиры?" - спросил Ишисин. Гаройн фыркнул и сказал, что это не его дело. А потом он заговорил, обещая невероятное. Он сказал, что вернет Ишисина к жизни и более того, даст ему право пользоваться своей божественной силой всякий раз, как он будет в ней нуждаться. Ишисина нельзя будет ранить, его раны тут же будут зарастать.
Здесь Гаройн замолчал. Но Ишисин терпеливо ждал продолжения. Капюшон повернулся к нему и в глубине снова блеснули три алых искры.
"За все это я потребую от тебя только одного, Геннобу, - сказал Гаройн. - Чтобы раз в месяц, в ночь полной луны, твое тело принадлежало бы мне без остатка. От заката до рассвета ты будешь лишь наблюдать, что делает твое тело, которым я буду управлять. С первыми лучами солнца я покину твою плоть, и она снова будет повиноваться тебе. Но каждое полнолуние я буду пользоваться тобой снова и снова. Ты согласен на это?"
Конечно Ишисин был согласен. Кровь его матери и жены взывала к отмщению. Ради мести он был готов отдать свое тело не только на один день, но даже и на весь год. Гаройн предостерег его от поспешных решений. Пути назад у него не будет, и если Ишисин по какой-то причине захочет расторгнуть соглашение, то не сможет этого сделать. Воплощением их сделки станет кровь Ишисина и пока в его жилах будет хоть капля этой крови, сделка нерасторжима и власть Гаройна безгранична. Согласен ли он отдать ему всю свою кровь, до последней капли?
И на это Ишисин согласился. Бог шагнул вперед и навис над ним. Из черноты внутри капюшона прямо в лицо Ишисину уставились три больших алых глаза – два, где и положено быть, а третий – над ними.
"Ты принял мою Печать, человек! Отныне ты – Око Гаройна!" - прошептал он и коснулся лба человека пальцем. Ишисин покачнулся и в его глазах распахнулась бездна, откуда потоком хлынула боль. Боль настолько огромная, что ей можно было бы заполнить весь мир. БЕСПРЕДЕЛЬНАЯ боль, которую нельзя описать, потому что не придумано для этого слов. С души Ишисина будто содрали кожу, и теперь она бессильно трепетала на ладони Гаройна, беспомощная и жалкая, истекающая болью.
А потом кожа на лбу у человека лопнула, заливая лицо кровью, и над бровями раскрылся большой ярко-красный глаз. Печать Гаройна.
Ишисин упал на колени. Потом на живот. Он даже не мог кричать: горло перехватила судорога, скрюченные пальцы в агонии царапали сухую бесплодную землю.
Налюбовавшись на страдания бедняги Гаройн взмахнул рукой. Фигура Ишисина как-то странно съежилась, расплываясь и теряя очертания, а потом, словно подхваченный ветром сухой лист, полетела обратно во тьму. Ишисин не успел понять, что происходит: он запомнил только жуткое ощущение стремительного полета в никуда, потом перед глазами снова замелькали стволы деревьев и... удар!.. Удар, выбивший из него дух, а после не было больше ничего...
Когда абсолютная чернота беспамятства, сменилась относительной темнотой предрассветного леса, Ишисин увидел, что по-прежнему лежит на берегу ручья. Ничего не изменилось кроме того, что бок, пронзенный стрелой, больше не болел. Ишисин попытался сесть и это ему сразу же удалось. Обломок стрелы так и торчал из тела, но совершенно не чувствовался. Одежда вокруг раны задубела от крови и хрустела, как кора. Ишисин потрогал обломанное древко и рывком выдернул его. Короткая вспышка боли, брызнула кровь и тут же иссякла. Ишисин скинул с плеча косодэ и осмотрел бок. Там отыскалась царапина, затягивающаяся прямо на глазах. Вскоре от раны не осталось и следа.
"Ты доволен, Геннобу? - хриплый голос Гаройна вонзился прямо в ухо. Ишисин вздрогнул и неуверенно кивнул. Потом он вспомнил про третий глаз, открывшийся во лбу, и вскинул к лицу руку. Но глаз исчез.
Гаройн объяснил ему, что Печать не будет видна все время. Третий глаз откроется только тогда, когда он призовет к себе мощь Бога. "Теперь ты мой слуга, - сказал Гаройн, - а после смерти тебя будут поджидать острые камни и ледя-ная вода Холодных земель. И там ты вечно будешь служить мне. А теперь иди – и убивай во славу Гаройна". С этими словами чудовищный Бог провалился сквозь землю, оставив после себя кружок опаленной травы.
Только сейчас понял Ишисин в какую беду попал. Но подумав над этим немного, решил, что ничего страшного нет. Ему без разницы было, куда он попадет после смерти и что с ним там будет. Сейчас он был жив и умереть ему придется еще не скоро, если верить тому, что наобещал ему Бог. А это значит, что в первую очередь следует думать о том, как он теперь отомстит тридцати ронинам Сануки. Целый вихрь сладостных видений закружился в черном мозгу Ишисина. Теперь-то он в полной мере даст разгуляться своей страсти к убийству! Теперь Ишисин был неуязвим и обладал чудесной силой Бога!
Ишисин вскочил на ноги и ножны его меча ударили его по бедру. Горящие красноватым отблеском глаза Ишисина опустились на оружие. Зачем оно ему? Вытащив меч из-за пояса, он размахнулся и зашвырнул его в ручей. Не успела плеснуть во-да, принимая в свои обьятия меч, а Ишисин уже бежал, нет, ЛЕТЕЛ вверх по склону оврага, едва касаясь ногами земли. Огромная нечеловеческая сила переполняла тело, заставляя бежать, бежать, бежать вперед, делая огромные прыжки, а в голове стучали слова: Найди!.. Догони!.. Убей!.. Р-разорви!.. Беги... беги... беги... Убей... убей... УБЕЙ!!!
Убей во славу Гаройна!


Он нашел их по запаху на перекрестке дорог, когда они хотели разойтись по своим путям, уверенные, что тот, кого они хотели убить, мертв. Но он был жив! И пришел за ними.
Воинов уже было не тридцать, как прежде. В последней схватке Ишисин убил десятерых. Еще шестеро были тяжело ранены и их несли товарищи. Против озверевшего существа, вышедшего из леса с горящими безумными глазами, было четырнадцать уставших и голодных людей.
Ишисин убил их всех. Как и предсказывал Гаройн, мечи не причиняли ему особого вреда, а вот любое его прикосновение несло смерть. Все было кончено слишком быстро. Ишисин даже не успел понять что он сделал, но через несколько мгновений он стоял в луже крови посреди разодранных в клочья тел и сломанных мечей и услышал что смеется. Ему было хорошо. И вместе с ним смеялся еще кто-то. Его хриплый басистый хохот будил эхо в голове Ишисина. И это тоже казалось хорошо. Алый глаз медленно смежился на лбу.
Потом Ишисин пошел к своему разоренному дому. Ему нужно было предать тела жены и матери огню. Но придя туда, он с удивлением увидел старика и какую-то девушку, которые уже погребли его мать в земле. А его жена лежала тут же поблизости, завернутая в кусок полотна. Могила для нее была уже почти готова.
Увидев Ишисина девушка закричала от страха. И было от чего. Его грязная, покрытая свежей и засохшей кровью фигура в лохмотьях была непередаваемо страшна и могла напугать кого угодно. Старик заохал и стал бормотать молитвы, прося милосердных ками защитить его и его дочь от гнева демонов.
Гнев захлестнул Ишисина, как волна. Как эти простолюдины посмели касаться тел своих господ?!
"Кто вы такие? Как вы смеете прикасаться к ним своими грязными руками?!" - свирепо закричал он. И тут девушка снова закричала, но на этот раз от изумления, и мгновенно распростерлась в придорожной пыли.
Оказалось, что девушка была служанкой в доме Ишисина, а старик был ее отцом и работал садовником у семьи Тагава. Девушка (звали ее Хатоко) и старик были единственными кто уцелел в доме, когда на него напали тридцать ронинов правителя Сануки. Они сумели спрятаться, а потом, когда дом загорелся, убежали, прихватив с собой хозяйского ребенка, которым разрешилась госпожа, и теперь Хатоко заботилась о нем. Вместе со своим отцом она униженно просила прощения за то, что неподобающе хоронит старую госпожу и жену господина, но у них не было средств на то, чтобы провести нужные церемонии.
Ах, как обрадовался Ишисин, узнав, что его жена родила мальчика. Но еще больше он был рад, что тот жив. Но он никак не выказал своих чувств. Не говоря ни слова, он подошел к ним и, отобрав у старика-садовника лопату, стал сам рыть могилу для жены. Конечно без нужных обрядов его родные могли заблудиться, не найти дороги в страну мертвых и стать злобными духами онрё, но ему было глубоко на это наплевать. Теперь, когда он почувствовал в себе силу Бога, чувство горя и утраты по этим женщинам стало казаться пустым и глупым.
Ишисин остался жить в хижине садовника. Скрываться ему больше было не нужно, но он больше не был самураем, а значит не имел никакого дохода. Хатоко умела плести циновки удивительной красоты, и Ишисин стал продавать их. Сначала он стыдился этого, но потом перестал обращать внимание. Ему нужно было как-то добывать пропитание для себя и сына. А после он и сам научился плести корзины, которые бойко расходились вместе с красивыми циновками. Корзины были сплетены так часто и крепко, что в них можно было даже хранить воду, и их было удобно брать с собой в дорогу. К тому же со временем Ишисин стал украшать свои корзины, и если кто-нибудь желал, то он мог сделать узор по заказу и даже выплести на ней герб какого-нибудь рода. Корзины Ишисина очень нравились людям. Вскоре дела у него пошли так хорошо, что он смог купить себе небольшую лавку и переселился туда вместе со своим сыном и Хатоко, которая тоже родила от него ребенка.
Так бывший самурай, ронин, убийца и грабитель стал зажиточным и вполне уважаемым торговцем. Естественно уважали его только такие же торговцы и ремесленники. Самураи глядели на него свысока, презирая такое недостойное воина занятие, как торговля. Однако Ишисину редко случалось услышать прямое оскорбление даже от самурая. Потому что тот, кто распускал язык или руки вскоре умирали ужасной смертью, разорванные в клочья. Поговаривали, что Ишисину подчиняется страшный Они, которого он натравливал на неугодных. Самураи и даймё хмыкали и кривили губы, но задирать угрюмолицего торговца с длинной челкой, закрывающей пол-лица, побаивались.
И не зря. Каждое полнолуние Ишисин переставал быть собой и его телом завладевал Бог, неведомый ни одному человеку. Как только лучи лунного света касались его кожи, он становился чудовищем – полузверем-получеловеком с тремя алыми безумными глазами, – и отправлялся убивать. И никому не было спасения от стремительной тени, бесшумно бегущей по ночным дорогам, лесам и долам. Острые когти и белые клыки всегда находили себе жертву. И Ишисин был доволен этим. Бог, называвший себя Гаройн, честно исполнял свои обещания. Даже сверх того: он послал ему невиданную удачу и помог стать зажиточным человеком, не знающим больших забот. О чем еще можно было мечтать?
Но все изменилось. И благодарные молитвы Ишисина сменились проклятиями...
Он и сам не ожидал того, что так привяжется к простой служанке. Но тихая, услужливая и ласковая Хатоко
по-настоящему завладела его сердцем.
Ишисин никогда не показывал своей любви к ней. Он часто был резок и даже, порой, откровенно груб с ней, боясь, что излишняя нежность избалует ее. Но даже если он кричал на нее, большие глаза Хатоко всегда светились добротой и нежной покорностью. Казалось, она видела в Ишисине что-то чистое и светлое, что-то такое, за что его следовало любить и чего он и сам в себе не видел.
А потом пришел кошмар.
Наступила ночь полнолуния, и Ишисин ушел в сарайчик, где у него сушилась солома для циновок. Он всегда уходил туда, чтобы принять в себя дух Гаройна. Ему отчего-то не хотелось, чтобы это превращение увидала Хатоко, а уж тем более кто-то из слуг.
Обычно, когда превращение завершалось, он выскакивал из сарая и, перемахнув через ограду, исчезал в ночи. Но в этот раз этого почему-то не произошло. Его новое тело, ведомое Гаройном, медленно выступило из сарая и направилось прямо к дому. Покрытые черной шерстью лапы мягко ступали по двору, оставляя в пыли крохотные ямки от когтей.
Ишисин очень удивился этому. Когда Гаройн начинал охоту, его сознание не исчезало, а словно бы отходило в самый дальний уголок и наблюдало со стороны. То, что происходило сейчас, Ишисину не нравилось. Зачем он пошел в дом?
Он спросил об этом Гаройна, на что тот посоветовал ему заткнуться и не мешать. Ступеньки крыльца заскрипели под тяжестью оборотня, лапа толкнула дверь, разорвав когтями рисовую бумагу и сломав тонкие планки. Мускулистое тело проскользнуло сквозь дыру, впустив за собой яркий мертвеный свет, разлившийся по доскам пола.
Зверь двигался тихо и осторожно, не уронив и не сдвинув с места ни одной вещицы. Но внутри него происходила яростная борьба: Ишисин бесновался, пытаясь развернуть непокорное ему тело к выходу, но безуспешно. Разве может человек тягаться с Богом?
Зверь прошел по дому – жуткая черная тень с тремя алыми звездами глаз. Запах женщины – мягкий цветочный аромат чистого тела и сонного дыхания, – вел его. Снова бумага захрустела под лапами, хрупнуло дерево планок и неслышная тень проскользнула в дыру. Вывернутые наружу ноздри расширились, вбирая запахи спящего дома. Женщина спала в дальнем углу на футоне, разметавшись во сне. Зверь оскалил зубы, будто ухмыляясь чему-то...
Громкий вопль разорвал плотное одеяло ночи, разорвав сонную тишь дома в клочья. Служанки, спавшие в доме, мгновенно проснулись, испуганно вытаращив глаза в темноту. Крик не стихал. Визгливый надрывный вой наполнял уши, терзал их, словно когтями. Казалось, ни одно живое существо не способно так вопить, но это был человеческий крик. И от этого было еще страшнее.
Спотыкаясь и путаясь в подолах своих ночных кимоно, служанки гурьбой бросились в комнату Хатоко, откуда неслись вопли. Цеплясь друг за друга и с ужасом думая о том, что же они обнаружат, женщины распахнули сёдзи и увидели:
Посреди комнаты сидел их господин, совершенно голый, и стискивал в объятиях изодранное, залитое кровью тело Хатоко. Ее голова едва держалась на перегрызенной шее, а длинные волосы, словно водоросли, рассыпались по алой луже, медленно растекавшейся по полу. А Ишисин все кричал да так, что, казалось, горло разорвется от напряжения.
Только сейчас он понял весь ужас смерти, которую так щедро сеял вокруг себя. Ему всегда нравилось убивать, его завораживал вид красной крови, стекающей на землю, а стекленеющие в агонии глаза, казалось, скрывали какую-то тайну, недоступную ему, но притягательную в своей недоступности. Он никогда не задумывал-ся о той боли, которую причинял не только тому, кого убивал, но и тем, кто был связан с убитым – его родным, друзьям и близким. Но теперь Ишисин в полной мере познал эту боль, которая подстерегла его так нежданно, и мстительно вцепилась раскаленными когтями в его душу. И когда его тело, (пусть измененное, оно все-таки продолжало быть его телом!) независимо от него рвало Хатоко, грызло ее, кусало, трепало, а рот (пасть!) наполнял соленый вкус ее крови – Ишисин проклял его. Он проклял себя. Он проклял Гаройна, использующего его. Он проклял свою мать, родившую его. Он проклял весь мир. Но от этого ничего не изменилось. Хатоко осталась мертва. И ни раскаяние, ни проклятия, ни слезы не вернули бы ее назад.
А в голове по-прежнему стучало алчное: Найди!.. Догони!.. Убей!.. Разорви!.. УБЕЙ!!! УБЕЙ!!!
Убей во славу Гаройна.
Никакое горе, никакая боль не заглушала этого внутреннего голоса до конца.
Но теперь Ишисин не был покорен ему.
Он больше не хотел убивать.
И жизнь покатилась вниз. Он разорился за считанные дни – все его богатство протекло сквозь пальцы, как песок. И уже к концу года шелковое кимоно сменилось заплатанными обносками, а большой добротный дом – самодельной хижиной, где Ишисин ютился со своими двумя сыновьями, едва сводя концы с концами.
Он весь высох и почернел, словно сгорая изнутри. Никто больше не покупал у него ни корзин ни циновок – люди боялись его, похожего на оживший труп, с темными впадинами щек и лихорадочно блестящими полубезумными глазами, провалившимися в глазницы. Никто не знал какую страшную неравную борьбу он вел каждый день, стараясь не слушать хриплое бормотание Гаройна у себя в голове. Теперь каждое полнолуние было для него кошмаром, когда он отчаянно пытался совладать с существом, захватившем его тело, и остановить самого себя.
Но не только бесконечное сопротивление иссушало его. И душу, и тело Ишисина точил страх. Дикий ужас охватывал беднягу, стоило солнцу опуститься за горизонт, и дрожащими руками он торопился разжечь огонь, чтобы отогнать от себя ночной мрак.
Потому что вместе с темнотой к нему приходила и Хатоко.
Когда Ишисин увидел в первый раз ее призрачно белевшее в ночи обнаженное тело, он едва не сошел с ума. Видение брело к нему неровными, спотыкающимися шагами. Тонкие покрытые рваными ранами руки слепо тянулись вперед, нащупывая дорогу. Голова Хатоко висела за спиной, на тонком лоскуте кожи.
Когда призрак начал поворачиваться к Ишисину, он бросился бежать в дом и скорчился там на циновке, задыхаясь от ужаса. Закрыв лицо руками, он ждал, что на плечо вот-вот опустятся холодные ладони. Если бы это случилось он испустил бы дух, не сходя с места. Но огонь очага отогнал страшное видение.
Однако оно не ушло. Оно осталось бродить в темноте и являлось каждую ночь, окончательно отравив и без того несладкое существование Ишисина. Он так измучился, что не раз и не два подумывал покончить с собой. Но каждый раз вспоминал о своих сыновьях и его решимость таяла, как снег под солнцем.
А мальчики хотя и были братьями, совсем не походили друг на друга. Старший Яхико – был больше похож на отца и этим как ни странно отталкивал его. Ишисин словно видел в мальчике свое отражение и оно ему не нравилось.
Высокий, костистый Яхико с узкими глазами и большим ртом был жесток и злобен. Когда он от нечего делать слонялся по деревне, ребятишки с воплями разбегались от него, так он запугал их, нещадно колотя по поводу и без повода. Даже взрослые опасались мальчишки, ему ничего не стоило запустить камнем в спину, просто так, ради забавы. Не раз жители деревни собирались хорошенько вздуть его, но каждый раз их останавливал страх. Никто не хотел иметь дела с отцом Яхико.
Однако Ишисин понимал: однажды им всем придется уйти прочь, если Яхико не угомонится. Крестьяне в конце концов преодолеют свой ужас перед силой Ишисина и погонят их прочь. Конечно, они не смогут причинить вреда слуге Гаройна, но дети... Ах, только ради младшего сына Ишисин готов был уйти хоть на тот свет!
Младшенький – Начи, был совсем другим. В него словно перешла душа его матери Хатоко. Да и похож он был на девочку – большеглазый, с нежной кожей, - он был тихим и смирным ребенком. За хижиной он вскопал грядку и посадил там цветы. Он очень любил цветы. И когда Ишисин наблюдал за тем, как Начи копается в своем крохотном садике, его душа разрывалась на части от любви и страха. Он боялся, что когда-нибудь Гаройн захочет убить и его, как убил когда-то Хатоко, а этого Ишисин уже не пережил бы.
Шло время, сыновья Ишисина росли, становясь юношами. И хотя Начи по-прежнему оставался таким же мягким и спокойным, Яхико словно с цепи сорвался. Почувствовав в себе силу, он нещадно задирал других. Дня не проходило, чтобы он не подрался с кем-нибудь, а дрался Яхико свирепо, не прося и не давая пощады. Ишисин наблюдал как росло вокруг них недовольство, но ничего не мог сделать. Увещеваний Яхико не слушал, а побои терпел и, отлежавшись, снова принимался за старое.
А потом случилось страшное.
Однажды вечером, когда солнце готовилось отойти ко сну, а Ишисин пытался найти в себе мужество, чтобы пережить еще одну ночь, он услышал в деревне страшный шум. Воздух, окрашенный розовым сиянием заката, сотрясался от криков и воплей боли и ярости. Собачий вой летел в небо, словно струи дыма.
Ишисин не интересовался тем, как живут его соседи-крестьяне. Ему ничего не нужно было от них, а им ничего не требовалось от него. Однако то, что происходило в деревне этим вечером, обеспокоило Ишисина. И обеспокоило настолько, что он решил все же посмотреть, что там такое. Что и сделал, велев Начи не высовываться из хижины.
Там в деревне был Яхико. Лицо его было красным от крови, стекавшей из раны на лбу, и он смеялся, мечась туда и сюда и сея смерть везде, докуда мог дотянуться. Алый глаз победно горел над густыми бровями юноши, а черные когти рвали плоть и крушили кости. Люди пытались дать отпор, но их цепы, вилы и косы не причиняли Яхико вреда. Это была настоящая бойня.
Ужас медленно разливался по лицу Ишисина. Он не мог поверить, что Печать Гаройна открылась у его старшего сына. Ему хотелось закричать от бессильной ярости и горя.
Вечерние тени, чернильными пальцами тянувшиеся из леса, зашевелились и оттуда выплыла фигура в темном, как сумерки, плаще. Три алых звездочки блеснули в черной глубине надвинутого на лицо капюшона.
"Ты заключил со мной договор. Отдал мне всю свою кровь, как доказательство согласия, - прохрипел Гаройн. - Твоя кровь течет в этом мальчике, значит он тоже мой. Что, Геннобу, радует меня безмерно".
Все вероломство Бога в одночасье открылось Ишисину. Он не только себя с потрохами отдал во власть чудовищного Божества, но и весь его род принадлежал теперь Гаройну.
"Я недоволен тобой, Геннобу, - продолжал Бог, подходя ближе. - Ты противишься мне, отвергаешь меня. Это плохо. Думаю, что твой сын будет служить мне усердней, чем ты. Смотри! Смотри, как он убивает во славу Гаройна! Когда Черная Чаша до краев наполнится человечьей кровью, я омоюсь в ней и обрету плоть!"
Сказав это, Гаройн беззвучно рассмеялся, но его хохот громовым раскатом отдался в голове Ишисина. Вскрикнув тот, бросился прямо к сыну и схватил его за плечо. Яхико повернул к нему окровавленное, дышащее веселым безумием лицо, готовясь вцепиться в горло, но Ишисин одним ударом уложил юношу на землю, стерев широкий ликующий оскал. Алый глаз закрылся.
Ишисин велел Яхико возвращаться в дом, а потом, не глядя на него больше, повернулся к оставшимся в живых крестьянам. Израненные, покрытые пылью и потом, еще не остывшие от схватки, они смотрели на него исподлобья, покрепче сжимая свое оружие. Замешанная на страхе злоба горела в их глазах. Ишисин понял, что минута, которой он ждал и боялся, настала – больше им не позволят жить здесь.
Им с Яхико позволили уйти, но Ишисин знал, что к утру нужно будет убраться отсюда. Врядли, конечно, крестьяне сумеют причинить им какой-то вред, но Ишисин не видел смысла в еще одной бессмысленной бойне. Лучше уйти, лучше забыть...
Но как забыть о Печати?

Ночь распустила свои черные волосы, и луна, как изысканное украшение, сверкала в густой бархатной синеве, затмевая колючее мерцание звезд. Холодный зеленоватый свет потоками стекал по стенам хижины, проникая в щели, но внутри лунные стрелы истончались, истаивали, не в силах соперничать с жаром и светом очага.
Ишисин неподвижно сидел, возле огня, подбрасывая в очаг сучья, сложеные рядом рыхлой кучей. Хатоко не подберется к нему.
Мрачные недобрые мысли бродили в голове Ишисина. Он думал о Яхико. О Печати и проклятии, передаваемом по наследству.
А еще он думал об убийстве.
Яхико спал у дверей на циновке. Лунный свет падал в проем, освещая лицо юноши, но тело оставалось в глубокой тени. На секунду Ишисину почудилось, что там лежит лишь отрубленная голова, но стоило моргнуть и жуткий морок пропал.
Ишисин поднялся и, осторожно ступая, приблизился к Яхико. Тот разметался во сне, резкие черты смягчились, а по губам скользила легкая улыбка.
Жилистые руки отца сомкнулись на горле Яхико, а колено уперлось ему в грудь, пригвождая к полу. Желто-карие глаза юноши распахнулись, плеснув страхом в лицо Ишисина. Пальцы растеряно скользнули по его запястьям, но момент был упущен. Яхико захрипел, извиваясь, как брошенный на песок угорь, и беспомощно скребя ногами земляной пол.
Кровь бешено стучала в висках Ишисина, черно-красная пелена застила глаза. Его руки будто приросли к шее Яхико, он знал только, что нужно сжимать, давить, стискивать пока не утихнет под ним это страшное трепыхание. Он не слышал, что кричит в голос, твердя: "Прости меня! Прости!" Слезы текли по щекам, срывались с подбородка и падали на запрокинутое лицо Яхико. Тот хрипел, закатывая глаза.
Чьи-то тонкие руки схватились за предплечье Ишисина, густые мягкие волосы упали на лицо. Сердце Ишисина екнуло от дикого страха, на миг ему показалось, что это Хатоко. Он отпрянул, оттолкнув ужасный призрак, и только тогда сообразил, что это Начи – его младший сын.
Мальчик упал на грудь Яхико, загораживая его собой. Нежное девичье лицо было мокрым от слез, но большие глаза светились таким же жестким светом, какой был в глазах самого Ишисина. Начи был полон решимости защищать брата до конца.
Ишисин попятился от него. Яркая, как вспышка на клинке, мысль разрубила его сознание: да ведь в жилах Начи тоже течет проклятая кровь! Но он не сможет убить его. Никогда.
Гаройн победил.
Страшно закричав, Ишисин повернулся и выскочил вон из хижины прямо в ночь, которой так боялся.
Живым его больше никто не видел. А труп нашел через два дня какой-то захожий человек. Ишисин лежал на дне заросшего оврага, раскинув руки и удивленно глядя на лежащий рядом камень. Он упал и проломил себе голову о торчащий корень дерева. Одежда Ишисина была изодрана, кусты вокруг поломаны, а трава примята, словно он яростно продирался сквозь заросли, не то догоняя, не то убегая от кого-то.
Сыновья Ишисина куда-то пропали. Когда крестьяне пришли утром, чтобы избавиться от своих опасных соседей, они нашли лишь пустую хижину.
Гаройн не хотел рисковать своими новыми слугами.

Сообщение отредактировал Моринэко - 3.4.2009, 7:58

[sudzu-q]

По-моему, главная беда - отсутствие логики.
О каком проклятье говорится в названии? Кто кого проклял?

[Моринэко]

А в чем логики-то нету? В соотношении названия с текстом или в самом тексте? В конце-концов название - дело
наживное, его и переделать можно. И что я должна была написать? "История одной беды"? Фигня получится.
Вы, господа, по тексту, по тексту давайте... Названия у меня рабочие.

[sudzu-q]

Например, фразы "...слегка потеряли достоинство...", " ...залитой кровью от пола до потолка...", "дерево осталось стоять как стояло", "смахнул голову воина...", "ронины охрипли..." ит.д.
По логике:
- почему убийца был отпущен на свободу, всего лишь с клеймом на лбу за подобное преступление
- откуда взялись сыновья Сануки?
- почему убийца знал, что его не найдут?
- почему ронины только через 3 года сожгли дом?
- почему глав. герой не спрятал свою семью?
- вишня вряд ли выдержала бы вес взрослого мужика - у нее хрупкие ветки
- каким образом дважды раненый в состоянии так долго бежать
- охрипшие ронины - это в голове не укладывается
- ронины оставляют тело, хотя мечтали голову посадить на пику
- душа, которая испытывает физическую боль - это непонятно
- роет могилу при том, что на своих женщин ему наплевать
- где возмущенные родственники ронинов?
- стал торговцем, а потом ремесленником? а почему не наёмником?
- почему сам перестал убивать
- на что жила семья после смерти служанки
- куда делся старик
------------------------
Если название будет "история одной беды", то не ясно, в чем беда-то. Бедный-несчастный убийца?

[Моринэко]

Наконец-то, слышу вразумительный разбор полетов...
Та-ак, щас будем разбираться по порядку:

почему убийца был отпущен на свободу, всего лишь с клеймом на лбу за подобное преступление

Увлечение построением предложений до добра не доводит, начинаю пороть чушь. Его за это распяли бы самое меньшее... Исправим. Буду рада предложениям по этому поводу, хотя задумка уже есть.

откуда взялись сыновья Сануки?

А вы не знаете откуда дети берутся?))) Не в них суть, конечно, но похоже придется проработать линию Сануки.

почему убийца знал, что его не найдут?

Черт его знает, самоуверенный, наверно. Исправим, добавим комплекс неполноценности. (шутка)

почему ронины только через 3 года сожгли дом? почему глав. герой не спрятал свою семью?

Было объяснение в первоначальном варианте, но Великая Чистка выкинула все на помойку. Реабилитируем. Кстати и время надо уменьшить, скажем, на один год.
А вишня... Ну, ладно клен пойдет? Не дуб же мне там сажать. )))

каким образом дважды раненый в состоянии так долго бежать
ронины оставляют тело, хотя мечтали голову посадить на пику

Не так уж и долго он пробежал. К тому же если человек вынослив и сильно не хочет, чтобы его поймали - он на многое способен. Почитайте истории про Нитта Ёсисаду и Оно Докэна. Сами японцы верили в это.
Мечтать не вредно.)) Ладненько, спрячем его.
"Душа, которая испытывает физическую боль"
Есть выражение "душа болит", да и вообще сложная это материя - душа. Вы можете с уверенностью сказать, какую боль она может испытывать? Вы - дух? С данным вопросом не согласна.

где возмущенные родственники ронинов?
стал торговцем, а потом ремесленником? а почему не наёмником?

Ай, точно у них же еще родственники есть! Совсем забыла...
Он и так "наемник" Гаройна. Тому не надо, чтобы Ишисин служил еще кому-то.

роет могилу при том, что на своих женщин ему наплевать
почему сам перестал убивать
на что жила семья после смерти служанки
куда делся старик

Ладно, будет не наплевать.
Надоело.
Не знаю. А вам так интересно?
Банально помер.

Ну, вот и все. Большое вам спасибо за все это! Правда, спасибо. Я очень рада критике.
А хорошего что совсем ничего нету? Совсем-совсем? *тяжело вздыхает* Мне говорили описания неплохие...

[Моринэко]

Ай, помогите, люди добрые! Подскажите какую-нибудь идейку (или хотя бы намек на нее) по поводу Печати Гаройна(см. выше текст). В изначальном варианте она должна была открываться от приступа злобы, типа психанул - Печать открылась. А сейчас переделываю (с учетом замечаний! ) и эта задумка у меня не катит. Теперь меня заколодило на том КАК ЖЕ ЕЕ ОТКРЫТЬ БЕЗ ПСИХА! Ну, подскажите чего-нить, а то я себе уже голову сломала.

[Ulrich Jungingen]

Интересно получилось, только, на мой взгляд, финал слабый и общая атмосфера достаточно гнетущая. В остальном согласен с Судзу.

А печать могла «открываться» от вида обильно и продолжительно текущей крови, как вариант.

[Моринэко]

Вид крови, говорите... Няк! Мысли заработали, заработали!.. Спасибочки, за толчок их, чугунных. Ишшо варианты будут, нэ?

[Ulrich Jungingen]

Предсмертные судороги

[Моринэко]

Хм... *скребет в затылке* Тоже вариант, конечно. Только как-то неохота доводить кучу героев до предсмертных конвульсий. Странно это как-то... Положу идейку в запасник, куда-нибудь обязательно пригодится.
Если будут еще предложения, - я только рада. У меня ничего никуда никогда не выбрасывается, а тихо лежит и дожидается своей очереди.
А кстати... По поводу смазанной концовки: опус предполагает продолжение.

[Serebrjany mir]

Хм.. насколько я понял, история - реальная, а не придуманная. Грустно...

П.С. А девушка могла бы подумать о том, как себя будет чувствовать парень в такой ситуации... и отказаться от сп. Не в сп - счастье, и даже не в его количестве, качестве и т.д.
Но выход тоже есть, расставание не единственный путь. Хотя, со стороны - всё легче.